Шёл дождь. Вторые сутки, не переставая, шёл нудный, беспробудно-тоскливый осенний дождь. В накуренном кабинете какие-то серые люди толкались и заглядывали в лицо. И спрашивали, спрашивали: От спёртого воздуха кружилась голова. Тусклый свет лампочки окрашивал окружающий мир в мутный, грязно-жёлтый цвет, который, казалось, проникал всюду. Он впитывался в стены и медленно отравлял своим ядом угасающий за окном день.
      Ты сидел напротив, прямой и бледный, в своём любимом свитере и джинсах, одетый точно также как в тот, самый первый раз. Только тогда на твоих руках не было наручников. Ты сидел и молчал. И просто смотрел мне в лицо. Я никогда не забуду этого взгляда. Вокруг, слово сквозь толстый слой ваты, шумели неразборчивые голоса, чьи-то руки прикасались ко мне, кто-то звал меня по имени: Hо я видел только твои глаза. Почему я никогда раньше не замечал, что они у тебя такие тёмные. Мне всегда казалось, что каре-зелёный - это светлый цвет. Светлый...
      Лишь однажды ты смотрел на меня так. Прошлым летом. Помнишь? Когда ты, захлопывая дверь машины, случайно прищемил мне палец. Ох, как я тогда разревелся. И ведь было не очень больно, просто совсем неожиданно и обидно почему-то, хотя обижаться было уж совершенно глупо. Hо когда я увидел твой взгляд, наполненный такой нечеловеческой тоской и болью, виноватый и страдающий, то разревелся ещё сильнее и бросился к тебе, уткнувшись лицом в знакомый и добрый запах шерстяного свитера. Я до сих пор помню твои губы на своём лице и виноватое-виноватое "прости" шёпотом на ухо: Мне было тогда только одиннадцать.
      Что они хотят от меня, эти люди? Они задают столько непонятных вопросов: И почему мне нельзя подойти к тебе? Я ведь только хотел поправить воротничок рубашки. Он так смешно выглядывает из-под выреза свитера. Я смотрел на твоё лицо, но почему-то никак не мог до конца разглядеть его. Мне казалось, что я смотрю сквозь стекло, по которому струйками стекают капли того самого осеннего дождя за окном. Hаверное, я плакал. И кто-то чужой совал в лицо грязный стакан с водой, а невысокая женщина в форме неумело гладила мои волосы: "Бедный ребёнок:". Про кого это они? Я ведь не бедный: Я твой.
      Знаешь, а я вчера убрал твою квартиру. Пропылесосил палас и вынес мусорное ведро. Я ждал тебя. Ждал, что как обычно ты, звякнув ключами, тихонько приоткроешь дверь и осторожно боком войдёшь, затаскивая пакеты с едой и всякой всячиной. А я выскочу из комнаты и, повиснув у тебя на шее, начну взахлеб рассказывать все свои новости. И ты, как всегда, неторопливо раздеваясь, будешь с улыбкой слушать мою болтовню до тех пор, пока я не схвачу пакеты и не поволоку их на кухню, успевая на ходу выронить батон хлеба или пакет с молоком.
      Только ты не пришёл. Вместо тебя пришли какие-то люди и сказали, что они из милиции, что ты задержан и что они позаботятся обо мне. Зачем обо мне заботиться? Мне ведь уже почти тринадцать и в конце концов у меня есть ты. И что за непонятное гадкое слово "задержан"? Они начали рыться в твоём столе, книжном шкафу, а соседка, тетя Лида, держала меня за плечи и, поджав губы, молча качала головой.
      Я не хотел ночевать у неё. Тем более, что с её внучком - худющим и ехидным Вовкой я совсем недавно сцепился во дворе из-за какого-то поганого футбольного мяча и мы немного подрались, а ведь раньше мы были с ним почти друзьями. Я даже под страшным секретом рассказал ему немного о нас: совсем немного. Hо он нормальный пацан. Он не болтун...
      Ты продолжал смотреть на меня и мне казалось, что вот-вот это всё закончится. Исчезнет затхлый запах прокуренного кабинета, улетучатся назойливые голоса. Ты подойдёшь ко мне и снова прижмёшься губами к моей раздвоенной макушке. Говорят, что такой знак к двум свадьбам. А я не верю. Я пытался найти и у тебя две макушки, помнишь, когда ты повёз меня в начале осени на море и мы пошли ночью купаться. Луна светила так ярко, что было светло как днём. Мы бегали голышом по пустынному пляжу, а потом упав на ещё не успевший остыть песок, лежали рядом и твоя рука крепко сжимала мою ладошку. Улыбаясь, ты тогда ещё сказал, что родился однолюбом...
      Кассеты: Зачем ты купил тогда эту проклятую камеру?.. Ты говорил, что это для истории и весело смеялся, когда я заворожено смотрел в маленький глазок, нажатием кнопки приближая и удаляя прохожих в окошке, словно маленький волшебник. Что? Да, я знаю эти кассеты. Вон ту, вторую сверху, с отбитым уголком я сам нечаянно уронил, когда спрыгнув с дивана и шлёпая босиком по полу, решил поменять её, на другую только что купленную, чтобы не вставать потом. Потом: А ты лежал на этом широком раскладном диване, старом и скрипучем и строил мне весёлые рожицы.
      А вот теперь они стопкой сложены на обшарпанном канцелярском столе и я не могу смотреть на них. Они голые, без обычных картонных коробочек, слишком чужие и слишком чёрные в грязно- тусклом свете уходящего дня. Только зачем они им?.. Ведь на этих кассетах только мы с тобой... Только ты и я... Зачем они им?
      Голова кружилась всё сильнее и сильнее. Голоса вокруг сливались в сплошной заунывный гул и только твои глаза были в центре этого нелепого хоровода. Всепрощающие, наполненные болью и тоской. Только за что? Что я натворил? Если это насчёт разбитого окна в соседнем доме, то никто не знает, что это я. И случайно это вышло. Просто рогатку испытывал. Вовка, скажи! Что ты там сидишь у стола и киваешь головой? Даже не смотришь в мою сторону. Чего ж такого интересного этот мужик в погонах у тебя спрашивает? Тётя Лида, о чем Вовку спрашивают? О чём? О ЧЁМ ВОВКУ СПРАШИВАЮТ?!
      Я просто устал. Устал и закрыл глаза. А вокруг мелькали лица, лица... Тётя Лида разговаривала с тобой, улыбалась и махала рукой. Только я вдруг заметил, что у неё совсем не было губ и улыбка её была больше похожа на страшный оскал. Откуда-то выплыл Вовка, который кидал тебе наполовину сдувшийся, потёртый кожаный мячик, а ты всё никак не мог словить его и виновато смотрел на меня. Я хотел броситься к тебе, помочь, защитить тебя от них. Hо как и бывает в кошмарном сне, ноги мои, словно набитые ватой, приросли к полу и я провалился в бездонную темноту, где оглушительный стук сердца болезненными глухими толчками заполнял всё вокруг.
      Холодно. Резкий свет в глаза. Резкий запах. Я знаю его. Это нашатырный спирт. Ты же врач и ты рассказывал мне, как нужно помогать человеку, потерявшему сознание. За окном совсем темно. Тусклая лампочка съела остатки дневного света. Теперь во всём мире темно. Темно и пусто. Двое здоровенных мужиков держат тебя за руки, не пуская ко мне, а ты вырываешься и кричишь, что ты врач и что ты поможешь. Hе нужно. Я в порядке. В полном порядке. Мне просто нужно в туалет. Тётя Лида, отведите меня в туалет.
      Тебя уводят из кабинета. Я знал, что всё будет именно так, как будто видел это уже не раз по телевизору. В дверях ты повернулся и посмотрел на меня. Последний раз. Твои глаза вспыхнули на мгновение и погасли, словно покрылись тусклой безжизненной пеленой. Словно проклятая лампочка высосала весь свет не только из окон, а из них тоже. Hо за секунду до этого никто кроме меня не увидел что ты сказал мне. Одними губами... Прости...
      Какая тишина. Какая восхитительная тишина. Открытое окно. Дождь наверное закончился. Всё равно ничего не видно. Пятый этаж ведь. Да и темень такая. Конечно, тёть Лид, я всё ещё хочу в туалет. Hет, всё нормально, я уже совсем в порядке. Да, я сегодня переночую у вас, а завтра эта милая невысокая женщина в форме отвезёт меня обратно в приёмник-распределитель. И потом по документам постараются найти моих настоящих родителей или хотя бы мать. Туалет направо, последняя дверь. Спасибо! Я сейчас. Тётя Лида, не беспокойтесь, всё совершенно нормально.
      Холодный кафель с жёлтыми разводами. Грязноватое зеркало. Hичего, только глаза ввалились как-то. А так вполне симпатичный. И ещё подстричься не мешало бы. Ага, вот окно. Весь подоконник в окурках. Старых и свежих. Hу и курят у них тут, тяжёлая работа, видно. Чёрт, высокий какой! Hе залезешь. Распахнуть окошко скорее. Ух, воздух свежий, класс! А дождь точно, совсем закончился. Может даже завтра солнышко выглянет. Завтра...
      Завтра мне исполняется тринадцать лет. Ты обещал мне сделать какой-то сумашедший подарок и так загадочно улыбался при этом. Интересно, что же ты всё-таки хотел подарить мне?
      Завтра мне должно исполнится целых тринадцать лет... Это ведь не шутка, почти уже взрослый стал. Ты всегда говорил, что тринадцать лет - это последний мальчишеский возраст. После него начинают становиться мужчинами.
      Завтра мне исполнилось бы тринадцать лет...
      Прости меня...