Она налетела на меня, словно курца, охваченная безумием.
     - Это как называется? Ты что, охренел? Ты знаешь, что тебе за это будет?.. Ты хоть подумал о нас, о своей семье? Или у тебя только лишь твои гребаные компьютеры на уме?..
     Я уныло помешвал чай в стакане тусклой нечищенной ложечкой и тщетно старался услышать за этим гамом дробный перестук ноябрьского дождя. Почему-то во время семейных неприятностей меня особенно сильно тянуло к природе, к живому и чистому небу, которое, как и мой разум, то бывало безоблачно ясным, то сумрачно серым.
     Когда о слов наконец дошло до первых ощутимых тычков в плечо, я оторвался от созерцания окна и негромко произнес:
     - Дай мне блюдце…
     Татьяна задохнулась от моей наглости, и последние слова застряли у нее в горле. Она хрипло булькнула, вытащила из шкафа блюдце и с силой хлопнула им об пол. Ухо резанул короткий треск, и веер осколков радостно разлетелся по полу. Краем глаза отметив пор себя, что теперь придется двигать холодильник, чтобы достать из-под него мусор, я прихлебнул чай из стакана и коротко сказал:
     - Дура…
     Татьяна снова крякнула и тяжело задышала. Но первый заряд у нее уже прошел, и она ни секунды не медля приступила ко второму - плюхнулась на табуретку, уткнулась в свои ладони и глухо зарыдала. Ее плечи тряслись, как под током, но мне было абсолютно ее не жалко. Не то, чтобы я не любил свою жену…
     Я потянулся и точным жестом вынул из кармана ее халата злополучные фотографии. Она вздрогнула и оторвала лицо от ладоней.
     - Ты чего?..
     - Ничего, - слабо улыбнулся я, пряча фотки под книгу на столе. - Это фотомонтаж!
     - Как?.. - недоверчиво переспросила Татьяна и выражение ее глаз поменялось. Нет, она еще не отступала, но мысленно назад уже оглянулась.
     - Фотомонтаж, - повторил я, снова прихлебывая чай. - Это когда берешь одно лицо и подставляешь его к другому телу…
     Она сжала губы, подумала, а потом агрессивно произнесла:
     - Ну и для чего тебе надо было подставлять наши лица к такой… пакости?..
     - А для того, чтобы посмотреть на то, что в реальной жизни не произойдет, - пояснил я, слегка краснея.
     Татьяна коротко вслипнула, загоняя слезы и сопли обратно, и уже более спокойно сказала:
     - Ясно…
     - Что тебе ясно?
     - Что ты мудак, каких поискать!..
     Я отставил пустую чашку и посмотрел на ее припухшие глаза:
     - Что это я мудак-то?
     Татьяна опять помолчала, кривая улыбка судорожно исказила ее лицо, и тут же она хмуро пробурчала что-то себе под нос.
     - Что? - требовательно, словно в школе, спросил я.
     - А я думала, что ты заснял меня по-настоящему… испугалась…
     - А-а… - протянул я и поднялся с табуретки.
     И тут же сел обратно.
     - Что… Что ты сказала? - мой разгоряченный разум потребовал подтверждения услышанному.
     Татьяна эффектно, словно в театре, выдержала паузу и медленно отчеканила:
     - Я трахаюсь с сыном уже полгода…
     Она была права - я немедленно почувствовал себя мудаком. Да еще таким, каких поискать. Я сидел с глупым выражением на лице, мой разгоряченный разум получил свои подтверждения и теперь разрывался от желания помчаться по двум направлениям. Либо прямиком в штаны, в трусы и дальше без остановок, либо в накачанную правую руку - сжать увесистый кулачок, коим я гордился, и со всего размаху сочно врезать любимой женщине по морде. Как это в жизни и бывает, я получил половинчатый результат и там, и там. А именно, мои руки непроизвольно сжались в кулаки и товарищ в штанах активно зашевелился.
     - Т-твою мать… - невольно вырвалось у меня, и я замолчал.
     Татьяна снова жалобно улыбнулась, взяла мою чашку и пошла к плите. Я тупо наблюдал за тем, как она наливает себе чай, и мой взгляд постоянно скатывался на ее зад, обтянутый цветастым халатом. Мне представлялось, что я буквально вижу, как в кухню входит наш Валерка, нежно обнимает Татьяну за бедра и прижимается к ней. Она так же тоскливо улыбается ему, не отрываясь от плиты, а он своими еще детскими ручонками лезет ей под халат, нащупывает тугую резинку трусов мамы и немного неловко лезет под них…
     Я почавкал губами, загоняя внутрь нелепые фразы о смысле жизни, морали и «что же с нами будет», и неожиданно для себя спросил:
     - Ну и как… с ним?
     Жена на мгновение замерла, а потом, подхватив чашку и хрустя осколками на полу, села на табуретку рядом со столом.
     - Как? - вздернув бровь, повторил я свой вопрос.
     Татьяна хлебнула из чашки и уверенно сказала:
     - Мне нравится… Хотя, что ты имеешь ввиду?
     - Я все имею ввиду.
     - Все и нравится! - она неопределнно пожала плечами, чем немедленно возбудила во мне свирепый и неконтролируемый гнев.
     Мне захотелось буквально вынуть из нее сердце и бросить его под ноги, на это битое блюдце, на пол, по которому она еще так недавно прошлась… Я тряхнул головой и злобно выдавил:
     - Как он тебя трахает?
     Она взглянула не меня непонятным взглядом и ответила:
     - Что, неприятно, когда ты представляешь такие вещи?..
     Черт бы ее побрал, эту актрису с ее дурацкими театральными замашками! Она ловко поймала меня на своей женской ножке, и я теперь вовек не узнаю - было ли у нее что с нашим сыном или нет. Мне только теперь и остается, как гадать на кофейной гуще.
     И молиться непонятно чему.
     То ли тому, чтобы все это так и осталось дурацким розыгрышем.
     То ли тому, чтобы я все-таки когда-нибудь их застукал… Резко вошел бы в комнату (или где они там?), вдоволь насмотрелся бы на испуганные лица… Уверенным жестом остановил бы бросившегося было ко мне ребенка, и тем же жестом приказал бы им продолжать… И когда они бы продолжили, то присоединился бы к ним… И мы бы с сыном вдвоем как следует отымели бы нашу дерзкую мамашу во все имеющиеся у нее дырки… А потом, в виде наказания, я от души засадил бы Валерке в зад свой жаждущий, трепещущий в предвкушении член…
     Мы с женой пили чай и молча смотрели друг на друга.
     А за окном тихонько падал в темноте холодный ноябрьский дождь.
     А-ск, июль 2000г.